– А как госпожа Каневская и ее приятель на этот шум среагировали? Ведь все за стенкой у них происходило?
– А никак. Затаились, что мыши в норке. И до сих пор из номера ни шума, ни шороха не слышно. Видно, перепугались до смерти!
– Ладно, придется их потревожить! – Алексей подошел к двери пятого номера и постучал. На стук никто не ответил. Тогда он постучал громче и слегка надавил на дверь ладонью. Скрипнув, она медленно отворилась...
Этот номер был точной копией третьего, только драпировки, закрывавшие вход в альков, находились слева. Алексей отметил взглядом висевшие на вешалке мужское черное пальто, котелок и трость, а также меховую женскую ротонду. Под вешалкой стояли растоптанные кожаные галоши, внутри которых виднелись полустертые инициалы Т. В.
Следом он заглянул в гостиную. На столе – пустая бутылка из-под красного вина, подсвечник с оплывшей свечой, два бокала, десертные тарелки и два ножа для фруктов. На одной из тарелок несколько яблочных огрызков и завернутых в спираль шкурок от яблок и груш. Мебель здесь отличалась лишь обивкой, а ковер был более светлого цвета и оттого кровавые пятна на нем были намного заметнее. Да и крови в пятом номере было значительно больше, чем в соседнем. Кровавые следы буквально испещрили весь ковер, а о скатерть явно вытирали руки...
Алексей отдернул драпировки, заслонявшие вход в альков, и едва сдержался, чтобы не отшатнуться. Хотя за последние дни ему пришлось повидать немало крови, увиденное основательно потрясло его. Он выругался сквозь зубы, а Стаканов, который последовал за ним, вскрикнул и, перекрестившись, забормотал за его спиной молитву срывающимся от страха голосом.
Алексей повернулся к нему:
– Немедленно пошлите лакея в сыскную полицию. Я передам записку Тартищеву.
Стаканов с готовностью выскочил из номера. Вместо него вошел Олябьев, который занимался отправкой Зараева в больницу, и озадаченно покачал головой:
– Опять бойня? И опять актриса?
– Кажется, это уже не просто совпадение, – пробормотал Алексей. – Я отправил за Тартищевым. Думаю, без него здесь не обойтись.
– Правильно сделал, – одобрил его Олябьев, – но дело и впрямь пахнет керосином, и прежде всего для Федора Михайловича. – Он обвел взглядом кровавое побоище и вздохнул. – Приступим к осмотру?
– Приступим, – вздохнул в ответ Алексей.
Он подошел к ночному столику, на котором лежали очки в золотой оправе, золотые часы с массивной цепью и портмоне, и внимательно осмотрел их. Затем перевел взгляд на умывальник. Таз был полон мыльной воды, окрашенной кровью, а на крючке висело еще влажное полотенце, тоже все в кровавых пятнах. На полу валялись залитые кровью пиджак, брюки и теплые кальсоны.
Сам убитый лежал навзничь на простынях, едва прикрытый одеялом. Кроме золотой цепочки с крестиком, на нем больше ничего не было. Это оказался крепкий мужчина с заметным брюшком и жилистыми ногами. Руки у него были раскинуты в разные стороны, короткие волосатые пальцы сжаты в кулаки. Голова закинута назад, отчего небольшая борода с заметной проседью встала торчком. А на шее виднелась широкая и глубокая рана, нанесенная или острым ножом, или, вернее всего, той самой бритвой, которая лежала неподалеку от Сергея Зараева.
Все лицо у убитого было сильно изрезано, повреждены нос, щеки, губы... Сплошное кровавое месиво, а не лицо. И лишь по обширной лысине, седине в волосах и бороде можно было определить, что убитому около пятидесяти или немного больше.
По другую сторону кровати на полу лежала убитая женщина. Она также была полностью обнажена, но помимо лица у нее были изрезаны грудь и живот, а на шее были нанесены две раны, словно убийца подстраховывал себя. Будто после первой жуткой раны, располосовавшей даже трахею, она могла выжить. Лицо женщины было изуродовано с еще большей жестокостью, чем лицо мужчины. Убийца отрезал ей уши и нос и затолкал их в портмоне, которое лежало на столике.
Поэтому Алексей едва не отбросил от себя кошелек, когда открыл его, чтобы проверить, имеются ли в нем документы или визитные карточки. Но ничего подобного там не оказалось, к тому же не удалось обнаружить ни записной книжки, ни каких-то других бумаг – писем или записок, которые помогли бы установить личность убитого. Правда, на его белье и носовом платке Алексей обнаружил вышитую букву К, а на подкладке пальто – личный знак известного Североеланского портного Васечкина, который обшивал местную знать, в том числе и губернаторскую семью...
У женщины, так же как и у мужчины, не удалось найти никаких документов. Поэтому оставалось верить на слово коридорному, который утверждал, что она актриса местного театра Раиса Каневская.
Ковер в спальне был сильно затоптан. Видимо, убийца что-то искал в одежде убитых или в самой комнате, потому что и женское, и мужское платье были испачканы в крови.
Итак, еще одна убитая актриса, третья по счету, и впавший в неистовство актер, который, судя по всему, расправился со своей любовницей, застав ее в объятиях другого мужчины. А затем сам выпил яд, решив покончить жизнь самоубийством. Словом, как в дешевом, рассчитанном на непритязательный вкус спектакле.
И как в подобном спектакле, пока все не слишком понятно! Зачем, спрашивается, Зараеву-младшему надо было кромсать тела убитых, резать им, как баранам горло, когда хватило бы двух выстрелов через подушку? И не слышно, и крови самая малость... И столь ли глубоки были чувства молодого человека к даме на добрый десяток лет его старше, чтобы травиться из-за нее и устраивать кровавую бойню? Или все это он проделал в припадке безумства?
Но на этот вопрос никто не мог ответить, потому что две жертвы любовного треугольника были мертвы, а возможный убийца находился в бессознательном состоянии, и врачи губернской больницы боролись за его жизнь.
Олябьев присел за столик и стал заполнять протокол первичного осмотра тел убитых, а Алексей подошел к широкому зеркальному шкафу, стоявшему у стены спальни, и сразу же заметил на полу свежую дугообразную царапину, словно шкаф отодвигали и вновь поставили на место. Он нагнулся, отковырнул ногтем от половицы несколько застывших капель стеарина и вернулся в третий номер. И тут же обнаружил на полу спальни подобную же царапину и подобные капли. Только в пятом номере шкаф был придвинут к стене вплотную, а здесь оставался небольшой, ладони на две шириной, зазор между ним и стеной. Видно, у убийцы не хватило сил подтянуть его вплотную.
Но это однозначно подтверждало, что шкафы передвигали. И передвигали совсем недавно! А то, что этим нелегким делом занимался убийца, свидетельствовали небрежно затертые мазки крови на дверцах и зеркалах того и другого шкафа. Так что помимо Тартищева требовалось вызывать еще и Колупаева, чтобы снять отпечатки пальцев.
Глава 13
Пока Алексей вместе с Колупаевым занимался осмотром номеров, Тартищев опрашивал коридорных и лакеев.
– Кто проживает в первом и седьмом номерах? – поинтересовался он в первую очередь соседями.
– В первом нумере вот уже полгода проживает английский консул сэр Ванкувер, – сообщил рыжеволосый и веснушчатый дежурный по этажу. – Но оне уже недели две, как в отъезде. Кажись, в Нарымском крае. А седьмой нумер на сутки взял молодой, лет тридцати, господин, но съехал до срока. Я слыхал, что он кровать даже не смял, значит, спать совсем не ложился в ту ночь.
– От кого слыхал?
– От горничной, что номер его убирала. Мусору всего ничего оставил: окурок в пепельнице, да пол слегка потоптал. Уборки мало было...
– Отчего горничная тебе это рассказала? И как ее зовут?
– А мы из одной деревни. Зовут ее Агафья Михалева. По жене она мне дальняя свойственница, но мы роднимся, потому как вокруг все чужие... – Дежурный оглянулся на дверь, полез во внутренний карман форменного сюртука и достал из него завернутый в бумажную салфетку окурок – вернее, едва начатую папиросу «Мемфис», и смущенно произнес: – Агаша посмотрела, что папироска почти целая, и мне отдала. Возьмите, может, сгодится, чтобы убивца найти!