– И всего-то? – весело воскликнул Сухарев и расхохотался. – Полина Аркадьевна в некотором роде благословила Олюшку на еще более трудные дела. Живопись ведь только с виду баловство, а вы попробуйте один этюд написать, посмотрите, сколько с вас потов сойдет!

– По правде, большего, чем точка, точка, огуречик – получился человечек, я не вытяну! Хоть режьте меня, хоть пилой пилите! – повинился Федор Михайлович.

– А давайте мы вам небольшой секрет откроем, – Сухарев посмотрел на Ольгу и подмигнул ей. – Через два дня он уже ни для кого секретом не будет, но вы первым увидите то, чего еще никто, кроме нас двоих, не видел. – Он подошел к стене и сдернул полотнище с огромного, в человеческий рост, портрета.

И Тартищев совершенно неожиданно вздрогнул и даже перекрестился. С портрета, как живая, на него смотрела Полина Аркадьевна Муромцева. Прекрасное лицо слегка затуманено грустью. Волосы высоко подняты, открывая поразительную по своему изяществу шею, голова повернута чуть в сторону и вверх, кажется, что она видит за твоей спиной нечто, что суждено видеть только ей одной. Точеные руки опущены вдоль тела. И вся ее фигура в темно-вишневом, тонкого бархата платье словно устремлена ввысь, туда, куда простому смертному пути вовек заказаны... Федор Михайлович судорожно перевел дыхание и посмотрел на Сухарева.

– Это вы приготовили к открытию театра?

– Да, наша работа в первую очередь сюрприз для Саввы Андреевича, – тихо сказал художник. – Мы с ним большие друзья. И я не смог пройти мимо такого события. К тому же этот портрет – наш с Олей подарок городу. Не знаю, как они решат, но мы бы хотели, чтобы его поместили в фойе театра.

– Портрет полностью работа Василия Ивановича, – Ольга подошла к ним и взяла мужа под руку. – Мне он доверил нарисовать только ожерелье. Правда, я потеряла оригинал, который мне предоставил для этих целей Юрий Борисович, пришлось рисовать по памяти.

– Камни, конечно, ерунда были, подделка, но фермуар очень красивый, под старину. Но Олюшка камушки посеяла. Турумин сегодня заезжал, сильно сетовал по этому случаю. Хотя вещице – пятерка цена. Я пытался заплатить, но Юрий Борисович ни в какую! Так и уехал в расстроенных чувствах, даже попрощаться забыл.

– Постойте, – Тартищев насторожился, – о каком ожерелье идет речь?

– А вы посмотрите, – кивнул Сухарев на портрет Муромцевой, – о том, что на шейке у примадонны.

Тартищев вгляделся и почувствовал, как внезапно вспотела спина. Ожерелье было точной копией того, что изъяли у Теофилова. Значит?.. Он повернулся к Ольге.

– Оля, повторите еще раз, как это ожерелье попало к вам?

Молодая женщина посмотрела на него с недоумением, но повторила:

– Мне его дал Турумин. Сказал, что взял его втайне у Полины Аркадьевны. Видите ли, этот портрет Василий Иванович писал по секрету и от нее самой. Об этом знали лишь мы да Турумин, потому что нам иногда требовалась его помощь, как, например, в случае с ожерельем или с платьем Полины Аркадьевны. Она ведь никогда по-настоящему не позировала. Так, несколько зарисовок со спектаклей, Васиных и моих...

– Каким образом вы потеряли ожерелье?

– Я думаю, у меня его вытащили карманники, – пояснила Ольга. – Я ведь возила его с собой в мастерскую, затем возвращалась обратно... Мне казалось, что я оставила его во внутреннем кармане пальто, но, когда в очередной раз отправилась в мастерскую, ожерелья в пальто не обнаружила. Поначалу думала, выронила каким-то образом или забыла накануне забрать с собой... Нет, все обыскали, как в воду кануло!

– А когда Турумин вспомнил про ожерелье? – поинтересовался Тартищев.

– Так я ж сказал, он всего лишь за несколько минут до вашего приезда ушел, – пояснил Сухарев. – Сказал, что приехал портрет посмотреть, а сам первым делом про ожерелье вспомнил. Дескать, театральный реквизит, срочно понадобилось вернуть... И так огорчился, когда узнал, что оно пропало, даже на портрет не взглянул...

– Оля, а если мы предъявим вам это ожерелье для опознания, вы сумеете подтвердить, что оно то самое, которое передал вам Турумин?

– Конечно, – пожала она плечиками. – Его фермуар ни с каким другим не спутаешь! – Ее глаза внезапно округлились. – Так вы нашли его? Где?

– Пока не могу сказать, – вздохнул Федор Михайлович, – но, надеюсь, завтра вы все узнаете! И мы в том числе. – И вновь перевел взгляд на портрет Муромцевой. – Истинная женщина! Жаль, слишком поздно многие поняли, что она значила для Североеланска.

И после этих слов раскланялся с хозяевами, клятвенно заверив, что заедет на чай с бубликами в следующий раз.

Глава 24

Иван нервно прохаживался возле театра. Завидев пролетку с Тартищевым, поспешил навстречу.

– Федор Михайлович, – Вавилов был встревожен и не скрывал этого, – все выполнил, как вы велели. Филеры Ольховского, не стесняясь, пасут объекты с известными нам фамилиями. От своих людей мне удалось узнать, а после и самому обнаружить слежку за учредителями шахматного клуба «Гамбит» Загорским и Кравцом. Кроме того, Лямпе дважды встречался с метрдотелем клуба Сурдяйкиным на явочной квартире и имел с ним часовые беседы. По неподтвержденным пока данным, Сурдяйкин – агент Лямпе с прошлого года. Кроме того, ко всем известным нам объектам приставлены наблюдатели, которые ежедневно меняются, а за квартирой Мейснера и учителей гимназии ведется вдобавок ко всему круглосуточное наблюдение из домов напротив. Самым тщательным образом проинструктированы дворники и квартальные надзиратели! – Все это Иван сообщал на ходу, почти бегом, потому что едва поспевал за широко шагающим Тартищевым.

– Ну, Ольховский! Ну, сукин сын! – покачал головой Тартищев. – Все-таки нашел оплот заговора! Надо же, шахматный клуб – масонское гнездо! Ну, гамбит ему в качель! – Он на мгновение замедлил шаг и с любопытством посмотрел сверху вниз на запыхавшегося Ивана: – Наверное, уже и сроки известны, когда заговорщиков возьмут с поличным?

– Завтра в подвалы, где хранятся продукты для ресторана клуба, подбросят оружие и жидомасонскую литературу! Мои люди доложили, что это произойдет рано утром. Подъедет, как всегда, фургон с продуктами, но вместо приказчика, который обычно сопровождает фургон, будет агент охранного отделения! Так что к вечеру надо ждать ликвидации заговора подчистую.

– Лихо работает Бронислав Карлович! Лихо и со вкусом! Репортеры наверняка уже предупреждены? – справился Тартищев.

– Да, из тех, что на доверии у охранного отделения.

– Желтовский?

– Нет, за ним недавно приставили «гороховое пальто», но Желток его быстро вычислил и завел в такую, я вам скажу, клоаку, что тот оттуда едва ноги в одних исподниках унес. А за пальто полгода из жалованья будет выплачивать, как за утрату казенного имущества.

Тартищев с интересом посмотрел на Вавилова:

– Откуда такие подробности? Ты случаем сам на жалованье у Ольховского не состоишь?

– Если б состоял, то давно бы на лихачах раскатывал, – буркнул сердито Иван, – а так на своих двоих по городу рыщу. Проездные ведь никто не выплачивает!

– Ладно, не прибедняйся! – хитро прищурился Тартищев. – Плох тот агент, что общего языка с извозчиком не найдет! – Он остановился на верхней ступеньке театрального крыльца. – Давай, продолжай в том же духе!

– Что делать с фургоном?

– Чтоб комар носу не подточил! – усмехнулся Тартищев.

– Желтовский?

– Очень осторожно, чтоб все крайне натурально смотрелось! Словом, действуй! Спасай Мейснера во второй раз! Авось их рабби [13] тебе грехи отпустит! Шахматный клуб... – Он внезапно, словно подавился фразой, замолчал и уставился на Вавилова в крайнем изумлении. Затем повторил по слогам: – Шах-мат-ный клуб! – и выкрикнул с радостью моряка, завидевшего берег после многомесячного плавания: – Шахматный клуб! Черт побери, Иван! Как же мы подобный факт проглядели? Это ж все яснее ясного! – и тут же деловито справился: – У тебя есть списки завсегдатаев клуба?